Галина Трилiс

Осенний день ноябрьским дождем рыдает за окном. Там листья, кучкою собравшись, мокнут.
А тут лежу длинный и теплый я.
Соплю. Вздыхаю. И ворчу.
Поспав немного и пополнив внутренность свою, решил предаться философии, когда внезапно понял я: еда и женщины — основа бытия.
Еда нужна, чтобы наполнить себя миром изнутри.
А женщины нужны, чтобы наполнить мир собой снаружи. К примеру, сделать дюжину чапят.
Пришел к двуногой и довольно внятно говорю:

— Идем гулять?
— Чапа, там дождь.
— Мне надо.
— Но я простужена…
— Мне правда надо.
— Ладно, — вздохнула лысая моя и подняла великолепнейшую часть себя с дивана.

И вышли в дождь холодный мы — она с зонтом, а я с надеждой. Гляжу, из-за угла торчит мечта: прелестный зад любимой лабрадорицы.

— Чапа, вернись! — слышу я вслед.
— Сейчас-сейчас… — мелькают пятки черные мои в ручьях холодной дождевой воды.

Потом все как тумане.
И где я роглика кусочек раздобыл, клянусь, тоже забыл.

— Я покажу тебе основу бытия! — вопит бесхвостая моя, бредя по лужам. — Десяток лет, а он за женщинами все волочится!
— Ну я ведь это… жизнь люблю, — дрожу хвостом.
— Домой иди, — подталкивает она виноватого меня мокрым зонтом.
Я с нежною надеждой на нее смотрю:
— Будет еда?
— Будешь так продолжать — будет беда! — ворчит бесхвостая, на зад поникший мой двусмысленно взирая.

А я ведь что?
Я просто в поисках основы бытия…

* * *

Насколько черный коротыш падок до хвостатых женщин — и чем внушительнее дама, тем более охоч — настолько же он зол на кобелей.
В округе Чапу уже давно прозвали крокодилом. Стоит к нам подбежать веселому балбесу, миролюбиво помахивающему хвостом, как начинается театр одного актера. Как и полагается, в начале представления поднимается занавес — медленно, но выразительно Чапа собирает складки на велюровых седых губах, поднимая их точь в точь, как занавес в театре.
Акт первый. Слышится грудное зловещее рычание. Вибрирует брусчатка. Встречный пес в недоумении смотрит на косолапого злобного старикашку.
Акт второй. Подняв воинственный ирокез, Чапа гневно клацает зубами. Сверлит взглядом. С места однако не трогается. Противник, совершенно опешивший, медленно дает задний ход.
Акт третий. Чапа непримиримо гребет лапами, разбрасывая землю вокруг или источая жуткий скрежет когтей об асфальт. Обескураженный пес убегает восвояси, то и дело оглядываясь с выражением болезненного сочувствия.
Занавес седых щек опускается, но прожекторы черных глаз еще горят воинственным огнем.
Чапа негодующе фыркает.
Ни один местный пес никогда его не обидел.
Но начав жизнь «в трущобах городских», таким он, похоже, уже и останется — милым злобным хулиганом.