Галина Трилiс

— Но ведь ты сама говорила, что простила его?
— Говорила.
— И?
— Думала, что простила, — она поправила крышечку сахарницы, — но потом начала испытывать какое-то нездоровое наслаждение от своей обиды. Я не отпускала, наоборот, только выкармливала ее болезненными воспоминаниями. А вскоре уже упивалась своим моральным превосходством. Знаешь, этакая благородная жертва! Если бы он пришел, пока я ждала ребенка…
Горькая досада звучала в этих словах, и Элишка с сочувствием взглянула на подругу, которая, казалось, все глубже уходила в свои воспоминания.
— Я тогда не держала на него ни зла, ни обиды. Я глупо верила, что он придет, — она с недоумением, будто удивляясь самой себе, покачала головой и умолкла.
Нахмурившись, Лизонька смотрела в одну точку, как будто там, в этой невидимой для других точке, все и произошло, и вдруг искаженная злобой с ненавистью зашептала:
— Это ведь все из-за нее!
Элишка не узнавала свою подругу: черты ее лица стали жесткими, взгляд острым и злым, а сама она была похожа на маленького хищного зверька.
— О ком ты говоришь?
— Если бы ты знала, как я ее не люблю! — шипела она.
— Лиза?!
— О его матери.
Налив в фарфоровую чашку чай, девушка добавила в него молока. Те несколько магических секунд, когда в таинственно-прозрачном черном чае белыми облаками поднимается молоко, ее всегда зачаровывали. Одно мгновение — и следа не остается от драматической борьбы двух стихий, только нежный и ровный бежевый цвет. Она держала чашку, наблюдала, как вздымаются молочные облака, и чувствовала, что точно так же внутри нее поднимаются черные клубы осуждения, словно дым затягивающие сознание.
— Знаешь, Эли, когда обида такая сильная, нужно время. Прощение требует времени, долгого и трудного пути, когда по чуть-чуть из тебя выходит накопленная за долгие месяцы токсичная смесь из обиды и злости.
— А ты, оказывается, злопамятная, — без иронии, скорее с удивлением, отметила Элишка.
— Нет, я самолюбивая. Простить мешает самолюбие.
Они обе умолкли. Каждая вспоминала о чем-то своем. Подруги сидели рядом, как в старые добрые времена, и молчали. А потом Лизонька очень спокойно, уже без злобы, задумчиво сказала:
— Разбившийся сосуд можно склеить, но след от трещины останется навсегда. Он уже никогда не будет прежним.
— А зачем его клеить? Выбрасываешь и все.
— Но у нас ведь ребенок… — почти обреченно сказала Лизонька.
— Ну, — оторопела на долю секунды Элишка, — тогда остается жить с трещиной.
— Именно. Но моя ошибка была в том, что я усердно притворялась, будто этой трещины нет. А это, как оказалось, путь к постоянным конфликтам.
Элишка о чем-то глубоко задумалась и даже отложила в сторону свой пряник.
— Ты что-то слышала про кинцуги?
Лизонька только безучастно покачала головой.
— Японские мастера заполняют трещины, появившиеся в керамических сосудах, золотом. Так они учат принимать несовершенства и даже видеть в них красоту, — с увлечением рассказывала она.
— Это странно.
— И очень красиво. Они придают ущербности особую ценность, принимая ее как неизбежную часть жизни.
— Хорошо бы этому научиться… — с какой-то безнадежностью в голосе сказала Лизонька.