Галина Трилiс

Заканчивался ноябрь. Казалось бы, самое тоскливое время года, куда ни глянь, всюду серая мгла и хлюпающее по лужам уныние. Но в первые же зимние дни Прага вспыхнула огнями гирлянд. Они, словно светлячки, мерцали на деревьях, светились в витринах магазинов и колокольчиками свисали вдоль улиц. На площадях открылись рождественские ярмарки — запахло горячим глинтвейном, пряными трдельниками и жареными каштанами. На прилавках, улыбаясь, лежали имбирные человечки, а над ними целыми облаками висели соломенные, хрустальные и вязанные крючком белые ангелы.
В последнюю неделю перед Рождеством в городе появились большие чаны, в которых исполинские карпы, толкая друг друга, махали хвостами. Под звуки новогодних мелодий чехи сновали в поисках подарков и одну, выловленную именно для них, огромную рыбину уносили с собой, чтобы зажарить ее в Сочельник, взяв на удачу чешуйку. Элишка блуждала в этом круговороте предновогодней суеты, и как никогда чувствовала себя здесь чужой. На этом празднике она была лишней. Заглядывая в окна домов и представляя судьбы тех, кто жил внутри, она поневоле завидовала им, чувствуя, как ее сковывает холод одиночества.
К счастью, вместе с католическим Рождеством начинались недельные каникулы. Она летела домой, обнять Лизоньку, проведать родителей и пройтись по знакомым с детства улицам, где она знала каждый камешек и каждую трещинку, где знали ее и где она что-то значила.
Элишка протянула билет, прошла через стеклянный рукав к самолету и заняла место у окна. Она любила летать. Чувствовать, как огромная железная птица, набирая скорость, отрывается от земли и взлетает. Но наибольшее удовольствие ей доставлял вид из окна — жизнь в миниатюре, единым взглядом охваченные судьбы людей, копошащихся в своих маленьких домиках и ездящих на своих крошечных машинках со своими бесконечно-огромными «Я», каждое из которых размером со вселенную.
Последние месяцы она готовилась к свершению новой Элишки, к прыжку в новую жизнь. Она отодвинула всех и вся, сосредоточившись только на этом. И прыгнула. Это было ее достижением. Она смогла. Она доказала. Но доказав это, узнала и о побочном эффекте успеха — об одиночестве.
У нее словно отняли часть личности — ту, которая осталась в Рогорске, как будто вырвали все мышцы, оставив голый скелет, и на нем предстояло нарастить новую Элишку. Она была готова к сложностям и понимала, что придется трудно, однако никак не ожидала, что с переездом потеряет ту себя, которую знала всю жизнь.
Кто же она на самом деле?
Существует ли она сама по себе, если, потеряв знакомых людей, потеряла и знакомую себя?
Или каждый человек — это своего рода зеркало, отражающее других людей, и если меняются люди вокруг, то меняется и сам человек?
Ей было тяжело.
Это была ее первая встреча с настоящей свободой и подлинной собой. Но она этого не понимала. Она не осознавала, что теперь могла выбрать, какой станет новая Элишка и какой будет ее жизнь. Без подсказок, давления и принуждения она могла выбрать. В эту тоскливую минуту из множества смыслов она выбирала свои, заново наполняя ими внутренний мир, обретая новую себя и выстраивая свою жизнь.
Вопрос был лишь в том, сможет ли она, справится ли? Научится ли нести бремя свободы или, не выдержав и захлебнувшись от тоски, вернется в старую понятную себя.
Она смотрела в окошко иллюминатора, наблюдая, как уменьшается масштаб человеческих жизней, как с деталями исчезает суета и обнажается правда. «Это была ошибка… Он нужен мне. Я буду его упрашивать, пока не уговорю ехать со мной!» — она улыбнулась. Впервые за долгое время ей стало хорошо. Принятое решение успокаивало, и это был верный признак того, что оно правильное.
Самолет пошел на посадку. Был поздний вечер. Рогорск, словно опутанный огненной сетью, мерцал в окошке мириадами огней. Так страстями опутаны судьбы людей, переплетенные, словно линии городских дорог.
Ступив на трап, Элишка закрыла глаза и вдохнула знакомый воздух. Старенький автобус, грязный и потертый, скрипнув дверями, повез пассажиров от самолета к аэропорту. Отовсюду слышалась родная речь. Все опять стало привычно-понятным. Звуки. Запахи. Люди. Лица. Будто сняв туфли на высоких каблуках, она надела домашние давно разношенные тапочки. В первые секунды было странно чувствовать их на ногах, но вскоре они почти не ощущались. Она была дома.